Двор Тумана и Ярости - Маас Сара

Бессмертная сила — скорее проклятье, нежели дар. Я сломала и погнула все столовое серебро, к которому притронулась в первые три дня по возвращению сюда, спотыкалась о свои длинные, быстрые ноги так часто, что Элис убрала все хрупкие ценные вещи из моей комнаты (она особенно сердилась за то, что я опрокинула стол с вазой, которой было восемь веков) и разбила не одну, не две, а целых пять стеклянных дверей лишь потому, что случайно хлопнула ими слишком сильно.

Вздохнув через нос, я разжала пальцы.

Моя правая рука была бледной, гладкой. Идеальная Фэ.

Я повернула к себе левую руку, завитки черных чернил покрывали мои пальцы, мое запястье, путь от моего предплечья прямо к локтю, поглощая темноту комнаты. Запечатлённый посередине ладони глаз, казалось, наблюдал за мной, спокойный и хитрый как у кота, его узкий зрачок были шире, чем сегодня днем. Будто он привык к свету, как сделал бы любой обычный глаз.

Я бросила на него злобный взгляд.

На того, кто мог наблюдать через это тату.

За последние три месяца, что я провела здесь, не было никаких вестей от Риса. Даже слухов. Я не осмелилась спросить Тамлина или Люсьена, или еще кого-нибудь — лишь бы каким-нибудь образом не призвать Высшего Лорда Ночного Двора, не напомнить ему о той дурацкой сделке, что я заключила Под Горой: неделя с ним каждый месяц в обмен на спасение меня от смерти, дышащей мне в затылок.

Но даже если Рис чудесным образом и забыл об этом, я никогда не забывала. Как и Тамлин, Люсьен, и все остальные. Из-за татуировки.

Даже если Рис в самом конце… даже если он был мне не врагом.

Но да, он был врагом Тамлина. Да, врагом любого другого двора. Немногие пересекали границы Ночного Двора и выживали, чтобы рассказать о нем. Никто точно не знал, что было в самой северной части Прифиана.

Горы и тьма, звезды и смерть.

Но я не ощущала себя врагом Рисанда в тот последний раз, что говорила с ним, в те часы после победы над Амарантой. Я никому не рассказала о той встрече, о том, что он сказал мне, и в чем я призналась ему.

«Радуйся своему человеческому сердцу, Фейра. Жалей тех, кто вовсе ничего не чувствует».

Я сжала пальцы в кулак, закрывая этот глаз, эту татуировку. Я поднялась на ноги и смыла воду в туалете, прежде чем добрела до раковины, чтобы прополоскать рот, а затем умыться.

Мне хотелось ничего не чувствовать.

Мне хотелось, чтобы мое человеческое сердце изменилось вместе с остальной частью меня, чтобы оно превратилось в бессмертный мрамор. Вместо того искромсанного сгустка тьмы, что теперь отравлял меня ихором.

Тамлин продолжал спать, когда я прокралась обратно в затемненную комнату; его голое тело распростерлось на матрасе. На мгновение, я просто любовалась крепкими мускулами его спины, любовно очерченными лунным светом, его золотистыми спутанными во время сна волосами, в которые я запускала пальцы, когда мы занимались любовью.

Ради него, я сделала это — ради него, я с радостью искалечила себя и свою бессмертную душу.

А теперь у меня есть целая вечность, чтобы жить с этим.

Я пошла к кровати, каждый шаг давался все тяжелее, труднее. Простыни были уже холодными и сухими, и я скользнула в кровать, прижимаясь к нему спиной, обхватив себя руками. Его дыхание было глубоким — ровным. Но мой слух Фэ… иногда я задавалась вопросом, слышала ли я его прерывистое дыхание, хотя бы на секунду. Мне не хватало смелости спросить, не спит ли он.

Он никогда не просыпался, когда кошмары лишали меня сна; никогда не просыпался, когда меня выворачивало ночь за ночью. Даже если он знал или слышал, он ничего не говорил об этом.