Джен Эйр - Бронте Шарлотта (1847)

Бесси спросила, не хочу ли я почитать книгу. При слове «книга» во мне что-то взыграло, и я попросила Бесси принести мне из библиотеки «Путешествия Гулливера». Эту книгу я читала и перечитывала, и всегда с удовольствием. Я считала, что там говорится о действительных событиях, и по этой причине нашла для себя эту книгу гораздо более глубокой и интересной, чем сказки: вдоволь наискавшись эльфов в природе – и под листиками, и под колокольчиками, и под грибками, и под плющом, увивающем старые каменные стены, – я не раз приходила к разочаровывающему выводу, что все они покинули Англию и переселились в какие-нибудь первобытные места, где и леса более дикие и густые, и народу поменьше, тогда как лилипуты и великаны – это, как я считала, реально живущие на земле люди. И я не сомневалась, что в один прекрасный день я соберусь в дальнюю дорогу и увижу собственными глазами маленькие поля, дома и деревья, миниатюрных человечков, крошечных коров, овец и птиц страны лилипутов, а потом кукурузные поля высотой в наши леса, гигантских псов, чудовищных кошек, мужчин и женщин страны великанов высотой с башню. Однако когда моя любимая книга оказалась у меня в руках на этот раз и когда я стала перелистывать страницы, пытаясь найти в ее картинках то очарование, которое испытывала каждый раз при соприкосновении с этой книгой, то все мне показалось мрачным и пугающим: великаны – отталкивающими чудищами, лилипуты – жалкими и страшными карликами, а Гулливер – одиноким и потерянным странником в самых неприятных и опасных краях земли. Я не выдержала и захлопнула книгу, и положила ее рядом с не отведанным пирожным.

Бесси тем временем закончила уборку в комнате, помыла руки и выдвинула ящичек комода. Там лежали яркие лоскуты шелка и атласа, из которых она стала мастерить чепчик для куклы Джорджианы. При этом она стала напевать, и в песне были такие слова:

…В дни бродячей нашей жизни,

Давным-давно.

Эту песню я слышала не раз, и всегда слушала ее с удовольствием, да и голос у Бесси был приятный – по крайней мере, на мой взгляд. Но в этот раз, хотя ее голос оставался таким же приятным, я услышала в мелодии песни неописуемую печаль. Иногда, увлеченная работой, она пела припев низким голосом и протяжно, и слова «давным-давно» звучали у нее так, словно она отпевала покойника. Она покончила с этой песней и перешла к другой, совсем уж печальной:

Ты ноги натерла, все ноет безумно,

И горы окутывает темнота,

И долог твой путь в этой ночи безлунной.

Ну, кто пожалеет тебя, сирота!

Куда ты идешь? Что ты там потеряла?

Там камни да топи – глухие места.

Иль людям других твоих горестей мало?

Лишь ангелам жалко тебя, сирота.

Но ветер беззлобен, и звезды сияют,

И небо без туч, и дорога чиста —

Господь свою милость к тебе проявляет,

Господь благоволит тебе, сирота.

И если дорога ловушки расставит —

Заманит в трясину, сорвешься с моста, —

Отец наш небесный никак не оставит

Заботой своею тебя, сирота.

Ты в жизни не знала своей быстротечной,

Что значит свой кров и друзей доброта —

Но небо – вот дом, где покой будет вечным

И Бог – вечным другом твоим, сирота.

– Ну-ну, не плачьте, мисс Джейн, – стала успокаивать меня Бесси, закончив пение. Она с таким же успехом могла сказать огню «не гори». Да разве могла она понять, какие боли терзали мою душу?

В то же утро снова зашел мистер Ллойд.

– Что, уже проснулись? – были его первые слова, как только он вошел в детскую. – Ну, няня, как она?

Бесси сказала, что очень хорошо.

– Тогда она выглядела бы повеселее. А ну, подойдите-ка ко мне, мисс Джейн. Ведь так вас зовут, не правда ли?

– Да, сэр, Джейн Эйр.