Фея Альп - Элизабет Вернер (2015)

— Как это могло случиться? Кто был так жесток, чтобы мучить этим вас?

— Никто! Все вышло случайно. Я слышала разговор отца с Гронау.

— Но, надеюсь, вы не думаете, чтобы я был тут замешан? — поспешил спросить Бенно. — Я сделал все, чтобы удержать его, отказался от всякого участия…

— Я знаю… ради меня!

— Да, ради вас, Алиса, и потому вам нечего бояться меня. Не было надобности приезжать ко мне, чтобы просить меня молчать, я и без того молчал бы.

— Я приехала не за этим, — тихо проговорила Алиса. — Я хотела просить у вас прощения за…

Громкое рыдание заглушило ее голос, а вслед затем она вдруг почувствовала, что Бенно обнимает ее. Она не была уже невестой Вольфганга, он не изменял больше другу, заключая в объятия любимую девушку, но не осмеливался поцеловать Алису, тогда как она, неудержимо рыдая, опустила голову к нему на грудь.

Как раз в эту минуту Гронау отворил дверь и в ужасе остановился на пороге — он меньше удивился бы, если б небо обрушилось ему на голову, чем при виде такого зрелища. Но, к сожалению, он не обладал талантом Валли бесшумно исчезать и притворяться, будто ничего не видел; напротив, пораженный, он громко воскликнул: «А-а-а!»

Алиса и Рейнсфельд испуганно вздрогнули. Она в страшном смущении вырвалась из рук Бенно, который тоже выказал не больше присутствия духа, а виновник переполоха все еще растерянно стоял на пороге. Наконец, молодая девушка опомнилась настолько, чтобы убежать в соседнюю комнату, к Валли, доктор же, нахмурившись, пошел навстречу непрошеному гостю со словами:

— Я никак не ожидал вас! Это настоящее вторжение!

Его голос звучал необычно резко, но Гронау нисколько не рассердился, он подошел ближе и сказал тоном величайшего удовольствия:

— Это — другое дело… совсем другое дело!

— Что другое дело? — рассерженно воскликнул Бенно, но Гронау вместо ответа дружески похлопал его по плечу:

— Почему вы не сказали мне прямо? Теперь я понимаю, почему вы ни за что не хотели идти против Нордгейма, теперь я нахожу ваш образ действий разумным, совершенно разумным.

— И я не потерплю, чтобы кто-нибудь другой шел против Нордгейма! — объявил Рейнсфельд. — Я ни за кем не признаю права вмешиваться в это дело, даже и за вами не признаю!

— Да мне и в голову больше не придет вмешиваться, — спокойно ответил Гронау. — Хорошо, что я еще не успел поднять шума и сказать все господину Вальтенбергу. Теперь, разумеется, дело останется между нами. Вы взялись за него гораздо лучше, чем я, а еще терпеливо выслушивали мою брань и ни словом не обмолвились! Я, право, не ожидал от вас такой ловкости.

— Уж не считаете ли вы меня способным на какие-нибудь подлые расчеты? Я люблю Алису Нордгейм.

— Видел, — подтвердил Гронау, — и ей это по вкусу. Браво! Теперь мы совсем иначе приступим к господину Нордгейму, теперь мы потребуем у него не только украденный капитал, а все его миллионы вместе с рукой его дочери. Вы, Бенно, действовали невероятно хитро! Более блестящего удовлетворения нельзя себе представить, и ваш отец в могиле должен быть доволен им.

— Это вы так смотрите на дело, — сказал Рейнсфельд с болью и горечью в голосе, — Алиса же и я смотрим на него совсем иначе: то, что вы видели, было прощанием перед разлукой навсегда.

— Разлука? Прощание? Доктор, вы, кажется, не совсем в своем уме?

При таком грубом вмешательстве в самые святые чувства Рейнсфельд, это олицетворение деликатности и терпения, сделал даже попытку нагрубить.

— Повторяю вам, что я запрещаю вам вмешиваться! — сердито крикнул он. — Вы думаете, что я могу назвать отцом человека, который так поступил с моим отцом? Впрочем, вы не знаете и не понимаете таких идеальных побуждений!