Хроники - Боб Дилан (2004)

«Коламбиа» была одним из первых и главнейших лейблов в стране, и даже оказаться на их пороге для меня было делом серьезным. Для начала, фолк-музыка считалась второсортным мусором и выпускалась лишь мелкими фирмами. Большие компании работали на элиту – производили музыку обеззараженную и пастеризованную. Таких, как я, никогда бы в них не пустили, разве что в исключительных обстоятельствах. Но Джон и был исключительным человеком. Он не записывал пластинки для школьников – да и самих школьников не записывал. Он обладал видением и предвидением, он посмотрел и послушал меня, понял, о чем я думаю, и поверил в то, что грядет. Джон объяснил, что разглядел во мне человека, продолжающего долгую традицию – традицию блюза, джаза и фолка, – а не едва оперившегося вундеркинда на переднем крае музыкальной моды. Не то чтобы у нее был какой-то передний край. Американская музыка в конце 50-х – начале 60-х годов была довольно сонной. Популярное радио пребывало в некоем застое и набивалось приятными пустышками. До «Битлз», «Ху» или «Роллинг Стоунз» оставалось еще несколько лет, и эти группы пока не вдохнули в музыку новую жизнь и энергию. Я же в то время играл довольно суровые народные песни, приправляя их пламенем и серой. Не нужно было проводить никаких опросов общественности, чтобы понимать: с тем, что транслируется по радио, они совершенно не совпадают, коммерциализации не поддаются, – однако Джон сказал, что подобные соображения в список его приоритетов не входят, и он прекрасно понимает значение того, что я делаю.

– Я понимаю искренность, – вот что он сказал. Джон говорил грубовато, но глаза его лучились – видно было, что меня он оценил.

Незадолго до меня он привел в «Коламбию» Пита Сигера. Но открыл его не он. Пит играл уже несколько десятков лет в популярной фолк-группе «Уиверз», однако при маккартизме попал в черные списки, и ему пришлось трудновато, однако работать он не переставал. Хаммонд горой стоял за Сигера: говорил, что его предки прибыли в страну на «Мэйфлауэре»[2], а родственники сражались в битве при Банкер-Хилле[3], бога ради…

– В голове не укладывается, что эти сукины сыны внесли его в черный список! Да их следует обмазать дегтем и вывалять в перьях… Я выложу тебе все факты, – говорил он мне. – Ты юноша талантливый. И этот свой талант можешь фокусировать и контролировать. У тебя все будет в порядке. Я втащу тебя и буду записывать. И тогда поглядим, что получится.

Меня устраивало. Он положил передо мной контракт – стандартный, – и я сразу же расписался, не вдаваясь в подробности. Оно мне надо, чтобы через плечо заглядывал адвокат, советчик или еще кто-нибудь? Я бы с радостью подписал все, что бы он передо мною ни положил.

Джон посмотрел на календарь, выбрал дату, когда я начну записываться, показал ее мне и обвел. Сказал, во сколько приходить, и велел подумать, что я хочу сыграть. Потом вызвал Билли Джеймса – главу рекламного отдела фирмы – и попросил написать что-нибудь про меня для пресс-релиза.

Билли одевался по моде «Лиги плюща», словно только что выпустился из Йеля. Среднего роста, жесткие черные волосы. Похоже, ни дня в жизни он не был обдолбан, не попадал ни в какие передряги. Я зашел к нему в кабинет, уселся напротив стола, и Билли устроил мне форменный допрос – можно подумать, я ему сейчас выложу всю подноготную. Он извлек блокнот, карандаш и спросил, откуда я. Я сказал, что из Иллинойса, он записал. Спросил, была ли у меня прежде работа, и я ответил, что работал в десятке мест, даже хлебовозку однажды водил. Он и это записал, а потом спросил, где еще. Я ответил, что на стройке, и он спросил, где именно.

– В Детройте.

– Ты поездил?

– Ну.

Билли спросил о семье, где они живут. Я ответил, что без понятия, их уже давно нет.

– Как тебе дома жилось?

Я ответил, что из дома меня выперли.

– Кем работал твой отец?

– ‘лектриком.

– А мать – что она делала?

– Домохозяйка.

– Какую музыку ты играешь?